Е.С. Роговер. Больше чем поэт. Глава 7.
Городские мотивы

Коренной петербуржец, подлинный патриот своего города, Евгений Раевский посвятил северной столице России большой цикл стихов.
Уже в сборнике «Власть сонетам» мы читали маленький «Утренний этюд», в котором поэт давал импрессионистическую зарисовку ленинградской ранней поры, когда вставшая над городом неожиданная («шальная») радуга благословляет его, напоминая своими цветами спектра поэтическое семистишье. Это очень яркий и свежий образ, который дополняется лаконичным описанием самого утра, воспринятого слухом и обонянием:

Присутствовало утро тишиной
И запахом вчерашнего дождя…

Отличный рисунок В. Веселовой, сопровождающий этот этюд, подтверждает, что эта ёмкая зарисовка касается именно родного города поэта.
Другой этюд – «Оттепель в Ленинграде» – посвящен уже не времени суток, а времени года, весенней поре в городе на Неве, когда наступает оттепель и

Густой простоквашей
На улицах снег
Как будто раскрашен,
Но цвет его пег.

Здесь проявляется присущее Раевскому острое видение мира и подход к городскому пейзажу с точки зрения его живописности. Поэтому поэт видит не просто пугающее месиво тающего снега («густой простоквашей»), а его раскраску и доминирующий цвет. Замечает автор зарисовки и такую деталь, как вспотевшие дома, прощающиеся с холодной и сырой зимой и встречающие раннюю, дождливую весну. Бывший моряк и музыкант, Раевский чуток и к поведению ветра на Невском взморье, когда тот «в хард-роке бьёт волну о причал». Увиденные детали пейзажа дают основание сделать и поэтическое обобщение, касающееся промежуточного состояния, когда

Рассвет-лиходей
Зиму обругает
Проклятьем дождей.

Но обруганная, подтачиваемая зима ещё держится, сопротивляется, обессиленно, по-тютчевски злится, давая основание городской прессе сомневаться в её жизнеспособности. В книгу «Ученик Петрарки» вошло и «Воспоминание о Малом проспекте». Здесь поэт обращается уже к конкретным уголкам родного города, увиденным сквозь легкую дымку воспоминаний о детстве. Читатель тем не менее отчётливо видит перед собой один из проспектов Васильевского острова, «булыжный Малый», слышит громыхающий по рельсам трамвай, ощущает неотступный холод и живо представляет полуподвал одного из домов, в котором ютится семья поэта и где подросток силится преобразовать неприглядную реальность сырой прачечной, что напротив его окон, в сказочную феерию неземного существования. Говоря словами Маяковского, делается попытка «смазать карту будня» и усмотреть в тоскливых водосточных трубах певучие божественные флейты. Правда у Раевского предстают иные подробности и атрибуты, но сам принцип преображения действительности тот же, что и у Маяковского, певца урбанистической темы. Этот романтический взгляд на мир позволяет современному поэту услышать в тоскливом мяуканье кастрированного кота завораживающую ноту «ре», а в облике грязного бомжа усмотреть загадочную и колоритную, но отнюдь не мерзкую фигуру какой-то неземной жизни. Подготовленный своим юным романтическим мировидением к метаморфозам действительности, лирический герой «Воспоминания о Малом проспекте»:

Бессонницей обкрадывая ночь,
Я ждал, а не боялся наводнений,
Красавице ль отказывать в свиданье?
Я полнюсь ею, радуюсь ей в тайне…
Да Питер ли – без этаких явлений?

Но грубая реальность тогдашнего демократического и несовершенного района «Смоленского» поминутно даёт о себе знать и возвращает подростка-романтика к неприкрытой прозе. И тогда он начинает ощущать не зной пленительного южного рая, а сомнительное тепло «чадящей печки» в убогой комнате и «простудную щекотку» врывающейся стужи. Теперь назойливо и грубо проступают «сквозь зимнее узоров волокно»:

Туманы, ветры, морось, холода,
Недолгое кокетство белой ночи,
Без голубого невская вода,
Скупое солнце…

Можно было, конечно, и отворотиться от этой непривлекательной реальности «призрачного» города, как называл его Ф. М. Достоевский, но ведь нельзя было и не любить этот город с его столь же реальной красотой. Вот почему и в ту пору детства, и в последующие годы неповторимый и бесконечно дорогой

Малый больно в сердце громыхал
Трамваями по рельсам средь дождя…,

заставляя это сердце учащенно биться. Таково содержание этого воистину превосходного исповедального стихотворения о своей трудовой юности и родном городе.
Элегические интонации ощутимы и в стихотворении «Моим землякам». Здесь снова поэт вспоминает свой родной Малый проспект с обрушившимся на него шквалом дождя. Но теперь лирический герой стихотворения выходит за пределы узкого локального пространства, за границы Малого на простор других проспектов и улиц. Многое изменилось в городе, одетом в «холодный жар листвы». Даже колер невских вод предстает обновленным:

В тисках бессонницы по улицам брожу,
Средь волшебства, печальными глазами
Я в лики города задумчиво гляжу…

Что же окрашивает созерцание улиц Ленинграда грустными интонациями и заставляет глядеть на них «печальными глазами»? Оказывается, поэт не находит в них «прежней прелести». С его точки зрения, преобразования (стихотворение написано в 80-е годы XX века) не только не способствовали украшению и возрождению северной столицы, но и привели к разрушению былой красоты. Претворяемый учеными проект строительства дамбы, возможно, «воздвиг защитный вал от наводнений», но «сколько он других наделал бед…». Не следствием ли этих наводнений стал изменившийся «невский колер», о котором было ранее упомянуто? Да только ли эта беда воцарилась?

Коптится Невский в выхлопном угаре,
Куранты Думы перестали бить,
Веригами лесов строительных сковали
Спас-на-Крови, но сколько лет носить
Их груз на теле мозаичном, где спросить?

Тяжеловесные, длинные строчки этого стихотворения словно бы отражают то тяжелое впечатление, которое складывается у поэта от созерцания «колдовских миражей» знакомых улиц. На них не появляются обещанные монументы («ветшает камень – памятника нет»), исчез фонтан на «Стерегущем»,

В старейшем зоопарке над Невой
Животные, как в Ноевом ковчеге…

За этими зоркими наблюдениями скрывается боль гражданина, влюбленного в свой город и переживающего его запустение, равнодушие тех, кто призван быть радетелем и заботиться о его вечной красоте. Горестно звучит обобщение, которым заканчивается стихотворение:

И город приуныл, как на поминках,
Но город-то ни в чём не виноват,
Храним ли мы свой древний Ленинград?

Написанное стройными пятистишиями, отдаленно напоминающими о стройных ансамблях и улицах города, стихотворение содержит не только скорбь истинного патриота, но и его гражданский призыв к землякам позаботиться о сохранении былого величия северной столицы и его нетленной красоты.
Особенностью урбанистических мотивов Евгения Раевского является то, что характеризуемый цикл стихотворений раскрывает свою тему в развитии, передавая историю бытия великого города и изменение отношения к происходящему в нем со стороны поэта. Оказывается, в Ленинграде, превратившемся вновь в Петербург, сохраняются такие уголки, которые не могут не вселять в душу светлого и отрадного чувства. Такое переживание рождается, например, при созерцании площади в стихотворении «У Никольского собора в Петербурге». Эта зарисовка напечатана в сборнике «Ученик Петрарки».
И зрение, и слух участвуют в радостном и полноценном восприятии замечательного собора, некогда созданного гением С. Чевакинского. В этом соборе Св. Николая и Богоявления, в котором нашли своё воплощение искусство барокко и традиционные формы русской церковной архитектуры, есть немало святынь. Здесь царит резной иконостас, украшенный рельефными орнаментами и колоннами. Это один из самых замечательных образцов русского декоративного искусства XVIII века. Е. Раевский начинает стихотворение с передачи звуковых сигналов и их слухового восприятия, чтобы затем обогатить их переживанием музыки:

Удары… Звон… Колокола…
Непревзойденность восприятья.
Меня здесь музыка нашла,
Чтоб одарить теплом объятья.

Средняя часть стихотворения вводит читателя в интерьер Собора, где его ожидают новые эстетические восторги:

Святая солнечность молитв,
Крестосплетенья с блеском неба…

Два последних стиха второго четверостишия возвращают к пространству, окружающему Собор и позволяют, читая третью строфу, залюбоваться им:

Глаза возлюбленной сирени,
Акаций скромный фейерверк,
Меж ярко слышных песнопений –
Власть куполов, смотрящих вверх…

Отрадное чувство вызывает и меняющийся главный проспект города. На нем, как свидетельствует стихотворение «На Невском проспекте», уже появились яркие «бесноватые витрины», которые, хотя и «безрассудны», но не могут не вызывать и радостных эмоций. Усилился поток «шумных созданий» – машин, которые тоже свидетельствуют о поступи прогресса. Уже нет недоверия к этому проспекту, – он сам стал «недоверчивым» к своим обитателям и спешащим прохожим. Но лирическая тема, которая вторгается в структуру стихотворения, мотив любви и присутствие рядом любимой, а также звуки поющей весны «утепляют» взаимоотношения с проспектом, и лирический герой уже глубоко убежден, что

Отогреется Невский и, царственно-нежный,
Нас возлюбит, как мы влюблены…

Заметим, как изменилось авторское восприятие проспекта. Он наделен теперь сложным эпитетом, который подчеркивает и царственность Невского, и его нежность. Так ранее – «царственно-нежной» – поэт мог назвать только возлюбленную.
А вот другой любимый уголок уже возрожденного Петербурга – Таврический сад. Ныне он украшен памятником Есенину, бесконечно дорогим поэту. Откликом на это событие становится стихотворение «Памятник Сергею Есенину», впервые появившееся в книге «Ученик Петрарки». Для характеристики изображения поэта в скульптуре Раевский находит самые возвышенные и нежные слова:

Есть памятник в Таврическом саду,
Волшебный, откровенный, белоснежный.
Во всей Руси я лучше не найду.
Есенин здесь таинственный и нежный.
Доверчиво-торжественная стать
Тут в мраморе застыла и чарует…

Правда, окружение белоснежного памятника оставляет желать лучшего («ни света, ни дорожек, ни цветов»), но сам факт появления в городе монумента в честь великого поэта радует и вдохновляет автора стихотворения.
Образ любимого города Е. Раевский рисует или упоминает и в тех стихотворениях, которые специально этой теме не посвящены. Так, «уютный Петроград» упоминается в «Нерешительных строках»; в «Белой нежности» поэт вспоминает «мой Петроград», освещенный театральными огнями; в стихотворении «Зимнему дождю» возникают образы Исаакия и Невы, а в «Ожидании» перед нами предстаёт «завьюженная Галерная». В «Прохладном сонете» поэт сочувственно говорит о мерзнущем «граде Петровом».
Ныне Петербург предстает только в поэтическом ореоле. Так, в сонете «Когда над Петербургом вспыхнут ночи» город изображен в окружении «великолепной белой чистоты», в сиянии веселого праздника, «вспыхнувшего» над домами и улицами. Миниатюра «Питерский январь» рисует необычную городскую зиму, «изменчиву, обманчиву, шутливу», когда «дождь растворяет снег» и делает его смешным и черным. «Питерская элегия», вопреки особенностям жанра, воспроизводит Петербург отнюдь не грустным, а радостно-весёлым, пронизанным музыкой, удивительной нежностью, разлитой в пении птиц:

Когда нежнеют отблески заката
На коромыслах арок и мостов,
Я слышу воробьиные стаккато,
Что питерцу понятны и без слов,
То музыка милейших из созданий,
Что так неперелётны и верны…

Любопытно, что и этот опоэтизированный Раевским воробей тоже получает у него наименование «петербургский».
Набрасывая портрет своего города, поэт неизменно связывает его с белыми ночами, продолжая традицию Пушкина и Ахматовой. Эта белизна становится не нейтральным фоном этих портретных зарисовок, а важнейшим их компонентом, аккомпанементом, символом светозарности самого города. Так, в стихотворении «В белую ночь» небесное свечение «весь Петербург собой обволокло». В привычные улицы льётся «яблонь буйный аромат»:

Их цвет, как бело-розовый безумец,
Нырнул в Неву, окрасил в свет закат.

Вот почему городской закат у Раевского вовсе не рождает минорного или грустно-элегического настроения, даже когда он возникает в строках элегии. Стoит задержаться на приведенных стихах и поразиться тем словам, которые находит поэт для передачи колорита возрожденного города. Цвет назван «бело-розовым безумцем» не только потому, что он так интенсивен и необычен, но ещё и оттого, что он ныряет в темную Неву, высветляя красный закат. Совсем не случайно второй сборник поэта назывался так: «Я видел нечто светлое…». Это не только цитата из собственного стихотворения, но и устойчивый образ светлой белизны.
Мы видим, как верен Евгений Раевский городской теме, как влюблен он в родной город. Но и сегодня гражданская боевитость не покидает поэта. От его взора не ускользают и теперь те утраты, которые этот город ныне переживает, когда под натиском строительного бума гибнут его деревья и разрушаются его памятники старины. С горечью пишет поэт об обветшании и загрязнении, встречаемом на улицах и площадях. И всё же, повторим ещё раз, поэт влюблен в великолепный город, он говорит о «колдовских миражах», «волшебстве» и очаровании улиц и проспектов, каналов и набережных Северной Венеции, как некогда называли российскую столицу. Вот почему образ Петербурга занимает такое значительное место в творчестве Евгения Раевского. Как правило, городская тема получает в стихах поэта не патетическое, а лирико-романтическое освещение. Эти строки волнуют, ибо отвечают нашей нежной и сокровенной привязанности к родному городу. Многое в этих строфах сказано по-новому, что отражается даже в таких авторских неологизмах, как «вспетербуржилось». Новизна освещения петербургской темы – таков ещё один вклад Евгения Раевского в сокровищницу русской поэзии, всегда обращавшейся к величественно-прекрасному образу города на Неве¹⁰⁰.
Наверное, не случайно челябинская поэтесса Елена Тимошенко назвала Е. Раевского «белым ангелом Петербурга».

Следующая глава Предыдующая глава Монография Е.С. Роговера
«Больше чем поэт»