Е.С. Роговер. Больше чем поэт. Глава 3.
Первые поэтические сборники

Попытаемся, обозревая ранние поэтические сборники Евгения Раевского, проследить его эволюцию как поэта.
Первый сборник Раевского³⁵ отличается художественной дерзостью. Она проявляется, начиная с обложки. Известный политический лозунг «Власть Советам» поэт переиначивает по-своему: «Власть сонетам…». И действительно, начиная со второго стихотворения, в сборник входит вереница произведений в сонетной форме. Но, вопреки предназначенности сонета для передачи в первую очередь интимных переживаний, стихотворения Раевского, облаченные в эту изысканную форму, несут в себе яркое гражданское содержание. Поэт явно не принимает наступивших в стране перемен, называя уже в первом стихотворении – «К читателям» – своё время злым и виновным в людских страданиях.

Я болен тем, чем исстрадались Вы,
И в этом злое время виновато.

Поэт не приемлет «невежества зловещие плоды», житейскую круговерть, людскую зависть, «яд глупости», бессовестность, о чем пишет в первом из сонетов. Вновь звучит упоминание о боли времени, боли, которая проникает в душу и сердце автора.
Сборник Раевского исполнен открытого гнева. Им дышит сонет «О поруганной вере». Автору ненавистно ханжество и лицемерие, современное фарисейство в различных его формах, безверие и бессловесность, готовность надругаться над чувствами верующих, как много столетий назад, когда был «распят Христос на спиленных крестах». Этическая проблематика становится организующим началом стихотворений, вошедших в сборник. Следующий сонет выражает скорбь по поводу «беззащитности честности» и распространённой назойливой угодливости, откровенной бессовестности и холопства. Автор стихотворения обращается к сказочному образу живой и мёртвой воды, чтобы яснее и рельефнее выразить свою сокровенную мысль:

Как хочется глотка живой воды,
Где местную мы умертвляли сами.

Как некогда В. Маяковский, Е. Раевский мог бы сказать: «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь». Именно поэтому автор сборника рисует «мертвый сад» с гниющими дубами, сад, отвергнутый поэтом и покинутый им. В поединке со своими недругами, в единоборстве с их заразными болезнями лирический герой Раевского ощущает свою несломленность, свою победу:

Не сдался… Покидаю мёртвый сад,
Где почва исторгает зерна чести…

В отличие от носителей бесчестья, бессовестности, лжи герой Раевского исповедует высокие нравственные ценности: честность, совестливость, правдивость, такт, доброту, нежность. Об этом он говорит в сонете «Женщине»:

Бестактно время жадностью… До слёз
Лжет любопытством, злится без причины,
Где нежности ни меры, ни кончины
Любой бы неуместным слыл вопрос.

Как видим, поэт вновь говорит о времени, о жизненных переменах, принесших беззастенчивость торга и жадную ненасытность. Он ощущает себя сеятелем, бросающим «зерна чести» и ищущим для их всходов подходящей земли. Вот почему он уходит на «старую межу».
Другой этической категории – дружбы – Евгений Раевский касается в сонете «О потерянной дружбе». Это стихотворение пронизано глубокой скорбью в связи с нередко проявляемыми людьми беспечностью и равнодушием, которые приводят к отторжению близких людей. И тогда человек оказывается на своеобразной Голгофе одиночества и скорби:

Опомнившись в путах мирских забот,
Ограбив жизнь в потугах выживанья,
Мы просим у забытых состраданья,
К их сердцу не набрав простейший код.

Приходит позднее раскаянье, зимняя стужа, озноб одиночества и беспросветность. Выразительно говорит об этом концовка «Зимнего сонета»:

Глумится холод, плещет тьма…
Сполна отплатит мне зима.

К бережному вниманию по отношению к старикам, к милосердию и состраданию взывает сонет «О старости». Проявление сердечных чувств к пожилым людям является, по существу, испытанием человека, оно, как метко сказано Раевским, «нашу совесть пробует на твердость». Черствое отношение к старости может обернуться подобным отношением к себе, к каждому из нас, когда «обложит хворь, в дугу сгорбатит время». Гневно звучит инвектива поэта:

Мы захлебнулись в нищенстве души
И унижаем старость как тираны –
Стареет всё, чему наносят раны,
Что продают бездушью за гроши.

Нахожу этот сонет самым человечным и пронзительным из стихов, представленных в первом сборнике.
Резко и страстно звучит сонет «О беспощадности пьянства». В одном из своих интервью Е. П. Раевский говорил об облике подлинного, настоящего русского поэта: «Он должен быть чистым, порядочным и трезвым человеком. В последнее время у нас сложился какой-то странный образ нищего, обязательно пьяного, грязного и нечёсаного, обиженного жизнью поэта ‹…› нечистый, нетрезвый человек не может писать хорошие стихи»³⁶. Эти же мысли на языке поэзии звучат и в упомянутом сонете. При этом каждое суждение поэта облекается в форму отточенного афоризма:

Ты властвуешь над жизнью, если трезв,
А пьяный ты не властен над собою,
Синдром похмельный выведет из боя
Тех, кто умен, хитёр, силен и резв.

В пору, когда после недолгой борьбы с алкоголизмом началась повсеместная пропаганда весёлого застолья, неприкрытого пьянства, когда начал идеализироваться вечно пьяный Веничка Ерофеев, эти стихи Е. Раевского звучали открытым вызовом.
Стихи Е. Раевского, вошедшие в его первый сборник, содержат размышления о ревности как недостойной сестре любви («бездарной завистнице покоя»), о вере человека в свои собственные силы, о слепой любви и иллюзорности страстей, о холуйстве и царствующих рабах, облаченных властью, о жизнелюбии и смелости. Высоким патриотическим чувством пронизано стихотворение «Я бесконечно горд, что был рождён в России…», которое следует отнести к числу лучших произведений Е. Раевского. Открытый гражданский пафос соединён в нём с совершенно конкретными образами родной земли, по-особому дорогими поэту:

Я пил росу с испачканных ладоней
Смолой янтарных сосен вековых,
Дышал зарёй, валяясь на соломе,
И хлеб жевал с кобылой на двоих.

Гражданские мотивы оживают и в «Алой мистерии». Построенная как романтическая грёза Александра Грина с его видением «бегущей по волнам» и его грёзой о счастье, эта «мистерия» неожиданно прерывается рядом гневных филиппик, объясняющих причину исчезновения сказочного судна:

Не верит нам тот, кто владеет судном,
Средь нас живут губители чудес,
Их силою возводятся запруды
Ковчегам счастья… Уготован стресс…

И далее:

Нас удушают множеством идей:
Мы во дворцах блефуем в стиле ретро,
Крик в пустоту исходит с площадей –
Амбиции взаимно безответны.

Нетрудно услышать в этих строчках, написанных на почти эзоповском языке, открытый вызов горе-реформаторам и творцам «перестроек», оторванным от простого народа деятелям, упивающимся «в пирах и мотовстве», или, как сказано у Раевского, блефующим «в стиле ретро». Хорошо и точно определила суть этих стихов Марина Полубарьева: «В 33 года Женя написал свою «Алую мистерию». Стихотворение остро и очень смело для 1981 года»³⁷.
Не случайно Евгению Раевскому оказался близок Игорь Тальков, памяти которого посвящено одно из стихотворений сборника. Певец родствен поэту своим «неистовством героя», правдолюбием, стремлением к Доброте и Свободе. Страстно звучат слова реквиема:

Прости, Поэт, несчастную страну:
Что выродки ведут к венцу позора,
Где даже Бог остался без призора,
Где песня и поэзия в плену.
‹…›
Насилье порождает нищету,
Грозит гражданской бойней до Потопа,
Толпой овладевает рабский ропот
Без цели и без права на мечту.

Праведный публицистический пафос и вызов содержится в прекрасном стихотворении «Отцам и дедам». Поэт оплакивает «пред Сталиным склоненную Россию» и выражает своё отвращение к сталинщине, сопряженной с пролитием крови, преследованием поэтов и крушением церквей. Строки дышат ненавистью к тирании. Громко и торжественно, призывно и убедительно звучит обращение поэта от имени своих современников к людям прежних поколений:

Отцы и деды! В чём-то вы пример,
Но рушить церкви – ложное геройство,
Без тирании сталинских химер
Мы мир построим нового устройства.

Так же граждански остро и выразительно прозвучали у Е. Раевского стихи «О революциях». Построенное на анафорических повторах, возникающих в начальных стихах каждой строфы, стихотворение воспринимается как гневный ответ оппонентам. Благородное и справедливое негодование слышится в срединном катрене, где строки скреплены смежной рифмовкой:

Ну, кому там ещё революции?
Стон надгробный, штыков резолюции,
Пятилеток кураж и агония,
Политических трупов зловоние…

Таким образом, основу первого сборника составляют стихотворения, разрабатывающие сложную этическую проблематику или имеющие мощное гражданское звучание. Автор «Власти сонетов…» ощущает себя поэтом-трибуном, громко формулирующим своё кредо, свой символ веры, говорящим от лица всего своего поколения.
Однако второй сборник Е. Раевского³⁸ «Я видел нечто светлое…» (1993), написанный в соавторстве с Михаилом Князевым, являет собой уже совершенно иную картину. Не случайно во вступительном стихотворении «От авторов» мы читаем такие строки:

Я обретаю третье измерение,
Словно Родину заново я обретаю.

Столь же не случайно сборник имеет такой подзаголовок: «Введение в технологию Духовности». Подтверждением этой программы является уже первое стихотворение – «У разрушенного храма». Мысли о церкви и преданность ей (недаром ведь дед поэта был митрополитом) становится одним из выражений духовности.
Новым в творчестве Евгения Раевского становится и обращение к прозе. Ряд прозаических эссе сборника написан Е. Раевским и М. Князевым. Они интересно и внутренне оправданно сопрягаются со стихами и чередуются с ними. И примечательно, что эти фрагменты в прозе тоже посвящены теме духовности и осмыслению Духовной Вселенной.
Основное изменение, произошедшее в поэзии Е. Раевского, связано с его обращением к теме любви. Поэт, как он сам признаётся, теперь «созрел для того, чтобы рассказать о любви – нравственном влечении двух душ…». Этой новой в творчестве Раевского теме посвящены такие его стихотворения второго сборника, как «Ностальгия по любви», «Сонет-смятение», «Гордый сонет». Раевский убеждён, что в хаосе невежества вместе с истинными чувствами тонут моральные и нравственные «маяки». Любовь превратилась в чувство на коммерческой основе, а брачный союз – в жалкое подобие семьи. И если уж говорить о возрождении России, то возрождать нужно прежде всего духовность, а значит, в первую очередь, умение любить. Вот почему так преданно и настойчиво поэт обращается к этой возвышенной теме, воспевает «талант Любви», выражает ностальгию по этому чувству и спорит с Нелюбовью, как он это делает в «Сонете-смятении».
Разумеется, этой темой не исчерпывается сборник. В нём есть гражданские строки, посвященные неприятию войны и содержащие протест против неё, где бы она ни происходила. Так, в «Мирном сонете» читаем:

Чужой войны мне близок стал кошмар,
Жалею озверевшие народы,
И я живу в семье не без урода,
Но русским ныне чужд враждебный жар.

Но, повторяю, ведущей темой сборника стала тема обретения духовности. Отметим и ещё одну бросающуюся в глаза особенность второго сборника – появление у поэта возвышенного идеала, устремление к источнику света. Недаром книжка стихов называется так: «Я видел нечто светлое…». На этот заголовок откликается «Светлый сонет» – последнее стихотворение Е. Раевского в этом сборнике. Танец любимой, который живописует поэт, сопровождает его стихи в мир света. Оттого и танцующая героиня «светоязычна», и лирический герой сонета окружен светоносной аурой:

Но свет – залог вознагражденья,
Причастник творчества и чувства,
И вот свечой воображенья
Мой свет проник в твоё искусство.

Такое обретение светоносного источника, высокого светлого идеала становится тем принципиально новым, что находим мы во втором сборнике по сравнению с первым, где доминировали негатив и явления, активно не принимаемые поэтом.
Значительной вехой в творчестве Е. Раевского стала книга сонетов и песен «Любовь моя – волшебное дитя» (1996)³⁹. В этом сборнике, выдвинутом на соискание премии «Северная Пальмира», тема любви стала определяющей, что подчеркнуто его названием. Поэт обрёл силы для того, чтобы проникнуть во внутренний мир человека и передать нюансы его переживаний. Он теперь стремится о любви говорить не рассудочно, не отвлечённо, а выражать само чувство, адресованное к конкретной женщине. Поэтому естественным становится воссоздание портрета любимой, столь же необычайного, как и само чувство, посетившее лирического героя. В самом деле, вглядимся:

Ваши глаза – два Спаса-на-Любви,
О, как Вы ослепительны сегодня.
Вы солнечны, как Моцарта клавир,
Как голос мой, родник-неугомонник.

Нетрудно заметить, что основным признаком, который доминирует в этом стихотворении, является солнечность. Поэтому столь органичным становится уподобление героини музыке солнечного Моцарта, поэтому столь уместным оказывается эпитет «ослепительны», передающий особую интенсивность свечения. Поэт возносит любовь так высоко, что другие переживания и даже страсти кажутся незначительными, приземлёнными и не стоящими возвышенных слов:

Блаженство движимо любовью,
Иная – немощная страсть…

Свою любимую поэт неизменно представляет в ореоле красоты. Выражением последней могут быть природные явления, даже реалии простого быта. Послушаем:

Иссякла осень и невосполнима,
Струится над землёй ноябрь пегий,
Ты шла ко мне, украшенная снегом,
В тончайшем ожерелье из снежинок.

Явленьем из театра облаков
Ты двигалась хрустальной героиней,
Не таял на твоих ресницах иней,
И взгляд дарился щедро и легко.

В этом и подобных стихотворениях Е. Раевский проявляет возвышенное отношение к женщине, он ставит её на очень высокий и неколебимый пьедестал, чтобы не уставать восхищаться ею. Облик любимой соткан у Раевского не только из эфемерных деталей, не только из мимолетностей и художественных уподоблений, даже не только из нравственных и душевных достоинств, но и из телесных реалий. Сонет, который со своеобразным вызовом и даже эпатажем назван «Сонет женской груди», подтверждает это. Поэт рисует в стихотворении «два чутких холмика, два трепета святых, / Теплом пикантным льнущих к поцелую…». В «Лесном сонете» лирический герой тоже любуется телесной красотой возлюбленной:

Ты первозданна вся, обнажена,
Вода тебя лелеет горделиво,
Но тщетно кареглазая волна
Скрывает эротическое диво.

Как не похожи такие стихи на рассудочные или страстно гневные строки первого сборника Раевского, как разительно отличается их образность, интонации и звучание.
Сборник «Любовь моя – волшебное дитя» отличен от предыдущих и своей полнотой, и значительно большим разнообразием лирических жанров. Наряду с элегиями, здесь можно встретить балладу («Баллада о бесправном герое»), романс («Весенний романс»), притчу («Отъянварилось, отфевралилось…»), мадригал («Нельзя не восхищаться, не любить…»), песни («Весенняя песня»), послания («Сергею Есенину»), пейзажные зарисовки («Весенний этюд» и др.). Столь же разнообразными становятся и поэтические формы: сонет (он доминирует в книге), монолог («Монолог юноши из Афин»), экспромты, двустишия.
Поэт ныне осознаёт значимость сборника и его отдельных стихотворений в его творческом пути. Поэтому он впервые датирует большинство поэтических вещей и отмечает те из них, которые встречались в ранних сборниках. Может показаться, что поэт существенно сузил диапазон своего творчества, ограничил его репертуар, посвятив почти все стихотворения теме любви. Но это не так. Здесь присутствуют и многие другие мотивы. Но чувствуется, что Раевский нашел свою, специфичную для него тему и сумел на ней сосредоточить своё поэтическое внимание. Своеобычность этого сборника в отличие от предыдущих вполне очевидна.
Минуем небольшие сборники «Тем, кто меня не любил» (1998) и «Увидимся во сне» (1999) и остановимся на новой вехе творчества Е. Раевского, на книге «Благодарю»⁴⁰, вышедшей на рубеже двух столетий, в 2000 году. Как и прежде, поэт отдает дань форме сонета, поместив в сборнике «Лесной», «Светлый», «Гордый» и «Чистый» сонеты и другие произведения этой формы. Но теперь значительно большую роль автор отводит романсу. Во многих случаях этот жанр не упоминается поэтом рядом с заголовком соответствующей лирической пьесы, но принадлежность её именно к романсной стихии неизменно ощутима. Таковы «Ты возлюбила прелесть мира…», «Звездный клавир», «Увидимся во сне» (перешедшее из предыдущего сборника), «Благодарю», романс, давший название всей книге, «Дикая комета», «Встречаться, словно не встречаясь…», «Помни… и пойми». Есть среди вещей этого плана и романс, воспевающий самый этот жанр – «Романс о романсе». В нём находим знаменательное признание поэта:

Я романс о романсе пою,
Словно искренность светлого мира,
Я в романсах любовь познаю,
Лишь в романсе живёт моя лира.

Новым в творчестве Раевского, проявившемся именно в сборнике «Благодарю», стало пристрастие автора к поэтическим афоризмам, что подчеркнуто в подзаголовке характеризуемой книги. Эти афоризмы отличаются отточенностью мысли, мудростью, вынесенной из жизненной практики, законченностью. Приведём здесь некоторые:

Нам наслажденья мало от Любви,
Она всегда способна на блаженство.

Или:

Ещё никто не умирал
От воздержанья и терпенья.

Или:

Ты хочешь счастья? Добрым будь!
Во зле счастливых не бывает.

Обычно эти афоризмы у Евгения Раевского представляют собою нерифмованные двустишия. Их строки не скреплены рифмой, но объединяются остротой мысли и завершенностью суждения. Сергей Макаров, написавший послесловие к сборнику, справедливо отмечает «склонность автора к философским обобщениям, к задушевной подкупающей откровенности»⁴¹. Эта склонность сказывается в стихотворениях философской окрашенности («Отведав зла, смириться трудно с ним…», «Нам лжёт эпоха, мы эпохе лжём…»), но особенно она проявляется именно в афоризмах:

Невежество обкрадывает душу,
Бездушие – подобье нищеты.

Или:

Не созерцай как властелин,
А созерцай как созидатель.

Заметим, правда, что не со всеми сентенциями поэта мы могли бы согласиться. Например, трудно принять такие суждения Раевского:

А ложь, наверное, нужна,
Коль ею борются за правду.

Или:

Любовь купить не суждено –
Любви никто не знает цену.

В первом из этих изречений поэта слегка оправдывает спасительное «наверное», хотя правда, достигнутая ценой лжи, становится весьма сомнительной. Во втором случае неверны обе половины афоризма. Ведь Раевский отлично знает, и сам же хорошо сказал о покупаемости любви в жестокий буржуазный век. И он же всей своей лирикой убедил читателя в том, насколько высока цена подлинного чувства, насколько дорога истинная любовь. Но философская мудрость других афоризмов сомнений не вызывает. Хороши также и сентенции поэта, заключенные в одну строку. Здесь, быть может, словам тесно, но мысли просторно. Подтвердим это такими афоризмами: «Труд – прелюдия радости», «Чудак прекрасен, дурак опасен», «Пороки – следствие безделья», «Насилье не победа, а позор».
Сборник «Благодарю» свидетельствует и о появлении в поэтическом репертуаре Евгения Раевского таких новых для него жанров, как колыбельная, медитация («Размышления о славе», «Лужские размышления»), значительно усиливающие и лиризм его стихов, взятых в целом, и их философскую суть. Изменения в поэзии Е. Раевского затрагивают не только обогащение жанров и иную акцентировку их, но и художественное мастерство. Возросшая поэтическая зрелость сказывается в большей образности, композиционном разнообразии, изяществе рифмовки, ритмическом репертуаре. Мы уже не найдём у него таких неудачных словосочетаний, как «потворствовать примеру», «ум противояден сей отраве», на какие можно было наткнуться в стихотворениях сборника «Власть сонетам…».
Так прослеживается эволюция поэзии Евгения Раевского, если следить за сменой одного его лирического сборника другим.

Следующая глава Предыдующая глава Монография Е.С. Роговера
«Больше чем поэт»