ОтзывыМонография Е.С. Роговера«Больше чем поэт» Статьи и рецензии Поэтические посвящения, пародии, эпиграммы Отзывы читателей |
Русский поэт Евгений Раевский
Знакомство с поэзией Евгения Раевского показывает, что перед нами не часто встречающееся в наше время романтическое творчество. Более всего романтизм поэта проявляется в том, что своего лирического героя автор стихов неизменно противопоставляет действительности, которая для него во многом неприемлема. Этого героя отталкивает бездуховность окружающего мира, в котором «подмятой» оказалась красота, в котором гибла и продолжает погибать культура, а люди заняты поиском «сокровищ»: дешевой нефти, атомной руды, «под лапами технических чудовищ, / В скоплениях отравленной воды». Этого героя ужасает «уродство безумства власти, тупости войны», холопское коленопреклонение перед новыми идолами, когда «панически мы кланялись портретам / И лозунгам какого-либо ”я”».
В стихотворении высокого гражданского накала «Куда ни глянь!..» с большой публицистической страстью передаётся «абсолют непризнанного мной». В это ёмкое понятие включается ряд явлений, предстающих как выражение очевидных истин:
Здесь некрасивость, там бесстыдство власти,
Здесь грех насилья, там гордыни грех.
Здесь крики бедных, там войны успех…
Отвергаемые лирическим героем антиценности обнаруживаются не только в общественной сфере, но и в области морали, искусства, поэзии:
Там недозрелость творчества, укор,
Здесь крик тщеславья, хамства нападенья.
Там под Россией вытемнился вор,
Здесь женской честью дань до омерзенья.
В живом и исполненном юмора «Письме поэту Сергею Макарову на Ладогу» конкретно и опять-таки непримиримо говорится о том, с какими реальными гротесками можно встретиться в мире «изящной словесности»:
Кочегар сложил поэму:
Бьёт врагов Руси поленом…
Все отбились тут от рук.
Среда, окружающая поэта, примечательна своей завистливостью, агрессивной наступательностью, готовностью преследовать даровитого художника и творца, очевидной ущербностью. Всему «вздору», «убогому бреду», всем этим гримасам действительности противостоит лирический герой стихов Е. Раевского. Его противостояние серому и недоброжелательному окружению напоминает романтическую оппозицию дара – бездарности, таланта – завистникам, гения – толпе. Он парит, словно лермонтовский Демон, над «грешною землёй», погрязшей в корысти. Унылому, будничному, бескрылому миру резко противопоставлена крылатая личность, жаждущая оторваться от прозаической повседневности и устремиться либо к звёздным сияниям, либо к бурному морю, либо, наконец, уйти в интимный мир любви.
Вот почему так развит в стихах поэта мотив полёта – во сне и наяву. Лирический герой стихов постоянно жаждет непременного устремления «в иные измеренья». Он мечтает уподобиться птице:
Мне бы крылья – я б в небо-море
Полетел молодою чайкою!
– восклицает он в стихотворении «Таёжное». Правда, лесные существа, «таёжные лики» готовы принять его в свою сказку и без крыльев, но он не случайно безмолвствует в ответ на это приглашение: ему более радостно вступить в спор с птицами или обрести их облик. В другом случае лирический герой мечтает, «чтобы лететь кометою большой» («Великий некто»); он уверяет: «Не в путь собрался я – в полёт» («Восторгом вспорот сонный свет…»). Потому себя называет он или «крылатым», или «окрылённым» («Вне любви не пою…»). Но и свою подругу он хочет видеть непременно крылатой, в ряду тех героинь русской классики, которые обладали этим свойством: Ярославна – Катерина – Нина Заречная – Маргарита. Он желает, чтобы возлюбленная «обрела окрыленье» («Я»). Даже губы любимой поэт воспринимает «как крылья»: «…их скольженье по мне равносильно полёту» («Твои руки как губы…»). Будучи крылатой, она побуждает героя к паренью, к устремлению вверх. «Желанная, верни меня в полёт», – просит он женщину. И читателя он молит о том же: «Побудь со мной в полётности одной» («Размышления поэта»). Так художественно разветвлена эта романтическая тема.
С небом и космосом, где парит герой стихов Раевского, связан мотив звёзд, достаточно часто звучащий у романтика. Он хочет лететь «до сказочных звёзд». Если в стихах Лермонтова «звезда с звездою говорит», не вступая в контакт с одиноким человеком, то теперь устанавливаются иные, особые отношения со звёздами: «Я с каждою звездой блаженно дружен» («Ты слушаешь мечты моих безмолвий…»). «Я верил каждой утренней звезде», – вспоминает поэт в «Блюзовом сонете». Но и теперь «звезда касается окна» возлюбленной («Грёза»). Жизнь людей поэт склонен уподоблять жизни светил: «И останемся мы, словно звёзды, нетленны» («Голос света»).
Однако не только в космические дали устремлён герой лирики поэта, но и в бурливое море. Оттого в этих стихах возникает ещё один мотив – мотив паруса. В «Алой мистерии» «на горизонте вспыхнул алый парус». В стихотворении «Когда написанная страсть…» вновь говорится о том, что «…влеком заветный парус в море». Он не случайно назван «заветным»: ведь этот образ воскрешает дорогой поэту лермонтовский парус.
Заметим, что в стихах Е. Раевского мы встречаем и другие родственные образы: каравеллы, «рыцари морей», шествие человека «меж дождей и молний», «в небе грозный бой», битвы смелых. Всё это, конечно же, картины особого мира, передающие романтическое мироощущение автора. Не случайно подруга поэта слушает его, «романтикой изведывая вечер», а сам он любит её «так романтично» («Женщине весны») и признаётся: «Подвержен я романтике». Даже снег под задумчивым окном резвится в этом мире в своём «романтическом скерцо» («Чистый сонет»). Теперь понятно, почему лирическому герою этих стихов присущи максимализм и необычный масштаб чувствований: «Рассёк бы я сто туч своим пером», «Мне нет в Любви примеров и мерил», живу, «мечтами ударяясь о светила».
Здесь мы должны сказать ещё об одной особенности стихов Е. Раевского. Их ведущая тема – любовь. Мало кто из современных лирических поэтов так постоянен в её разработке. «В Любовь бросаюсь без опаски, / Как мотылёк в огонь костра», – провозглашает поэт. Это заявление знаменательно. Автор проявляет поразительную смелость, развёртывая свой любовный роман и вводя читателя в перипетии интимного сюжета. Он утверждает приоритет, главенствующий характер этой темы в его поэзии: «От любви все мои истоки» («Написал я в мороз теплом…»). Для читателя погружение в эту поэтическую стихию Е. Раевского глубоко поучительно. Прежде всего потому, что в основе этих любовных стихов – постоянное восхищение женщиной и уважение её. Поэт подчёркивает чистоту интимных отношений любящих, их светозарность. Это находит своё выражение в девизе: «Нет для меня желанней чистоты». Отражено это и в метафоре «запах чистоты», которой открывается одно из самых проникновенных стихотворений поэта. Он раскрывает при этом преданность и верность, присущие обоим любящим: «Познав однажды в жизни божество, / Я сохраню навеки с ним родство» («Я не хочу терять своей богини…»). Лишь иногда возникают достаточно чужеродные для этих отношений мотивы ревности, минутного сомнения, кратковременного охлаждения. Как правило, доминирует устойчивое влечение и глубина чувств, а признания в любви отличаются сильной, упоительной страстью. И что примечательно, это поэзия разделенной любви, что делает её столь непохожей на лермонтовскую интимную лирику.
Е. Раевский нередко затрагивает и откровенно эротические мотивы. В этом неповторимость разработки им любовной темы в таких, например, лирических пьесах, как «Два голоса», «Сонет женской груди», «Волшебной женщине». Целое «Ожерелье эротических сонетов» создаёт поэт, составляя его из пряных и дышащих страстью произведений. Он варьирует здесь чувственные мотивы, любуется красотой наготы, слиянием любящих: «одна душа блистает в двух телах», «мы в наслажденье слиты воедино». Но при этом автор никогда не забывает о духовном единстве любящих и передаёт его неизменно: «твоё впитал я сердце, мысли, ритмы». Хочется отметить и то, что безудержная страсть сочетается в этих стихах с поразительной нежностью. В стихотворении «Великий пустяк» организующим началом становится именно концепт «нежность». Пять раз звучит это слово, обретая разные грамматические формы и смысловые оттенки: «нежность», «унежняясь», «нежнеющий», «нежнейшая», «нежности»…
Но нередко яркая эмоциональность этих стихов парадоксально соединяется с трезвой рациональностью, рассудочностью. Сам поэт ощущает этот синтез, эту амплитуду колебаний «от любви – до кипенья сознания» («Осенняя радость»). Иногда это сопряжение вводится для того, чтобы придать стихам о переживаниях чувств философичность. «Разумна простота фантазии вечерней», – читаем мы, например, в «Видеосонете». А в философско-публицистическом стихотворении «Что в мире есть сильнее красоты?» развернута известная мысль Ф.М. Достоевского о красоте, которая спасёт мир. Но в других случаях поэт предается рассуждениям о любви, слово это становится отвлеченным символом и пишется со строчной буквы. Появляются логические понятия и суждения типа «вынянчил мысленность», «мой разум … на взаимную мысль помноженный», «абсолют», «понять меня средь множества понятий» и т. д. Но сам поэт хорошо знает при этом, что «мышленье не всегда / Влеченью абсолютная порука» («Пишу из ночи звездопись в тетрадь…»).
Однако Е. Раевский умеет отвлеченный образ превращать в реальный, а мистический и сакральный – в земной. Такие метаморфозы происходят и с образом ангела. Если в Библии Иаков боролся с ангелом, то герой стихов Раевского ведёт свой «бой неравной битвы» на глазах благословляющего его ангела. «Доверчивый и чуткий Ангел мой», «Молчи, мой Ангел», – так обращается к нему поэт. Неожиданно Ангел превращается в женщину, пленительную и обворожительную, как некое «эротическое чудо» («Колыбельная»). Но бывают и обратные превращения. Любимая объявляется Ангелом, наделённым добротой крыльев и бесконечной нежностью («Ангел мой нежный»). И остается лишь одно желанье: «Пусть ангел, верный высоте, / Мечтам сопутствует в полёте» («Полётное»). Наконец, возникают и такие поэтические ситуации, когда мы начинаем теряться в догадках: о женщине ли ангельского обаяния или об Ангеле с женственными чертами идёт речь в фантастических грёзах поэта («Апрельский ангел»). Здесь границы между земным и сакральным стираются.
Лирику Раевского отличает неизменная живописность. Поэт хорошо чувствует неповторимость цвета. В его стихах «цветом вишни закат кровоточит», но он же может гореть и «мандариновым цветом». Поэт остро чувствует и «лазурный мир – подснежниковый рай», и май, «облаченный в яблоневый цвет», и листьев «перламутровую осыпь», и «листвы акварель». В великолепном по изобразительности стихотворении «Тёплая метель» можно найти такой образ:
Блестящей бело-розовой пастелью,
Сквозь трепетность палитровых чудес,
Пух тополиный тёплою метелью
Взлетает до рассветливых небес…
Автор стихов замечает, что кленовый лист поздней осени – рыжий, солнце золотит лица, а лес осенний – «охрист до страсти». Лирический герой Е. Раевского чуток не только к цвету, но и к освещению. Он видит «из зазеркалий луж дрожащий свет» и «луны ночное пламененье»; поражен тем, как «солнце светом тучи рвало». Стихотворение «Закат мне выстелил дорогу» представляет собою своеобразную световую партитуру, в которой усталое освещение гаснет, закатный свет сменяется сумраком («тьма об ноги бьёт челом»), а тот – мраком, наступающей темнотой ночи. Но, оказывается, именно она-то и отрадна. Темнота условна, потому что внутренне светозарна: героя ждёт возлюбленная. А потому – «Скорее в ночь! Там мой черёд…». Поэт улавливает динамику происходящего вокруг, подмечая, как во время дождя «танцуют лужи в диком вальсе», как Исаакий «потеет, словно от стыда», как над Петербургом вспыхивает ночь «великолепной белой чистотой». И тут особую функцию несут глагольные формы, передающие движение и изменение. А в «Светлом сонете» происходит удивительное скрещение светового и динамического начал: образы горящей свечи и танца сливаются в радостное торжество жизни и света. Яркой изобразительностью отличаются «Маленькая сказка» и «Рябиновый сонет». В традициях А. Фета Раевский разрабатывает мотив отражений в воде («Синее тепло»). Человек нередко вписан в окружающий пейзаж или возникает из него. Так, из мира зимней природы, словно Снегурочка, является героиня «в тончайшем ожерелье из снежинок» («Иссякла осень и невосполнима…»). Нечто аналогичное показано в «Черёмуховой доброте», где возлюбленная «обрамлена» образами природы, так что «цвета цветов забылись в подражанье / Твоей красе…».
Но мир поэзии Евгения Раевского не только изобразителен, но и музыкален. Более того, он музыкален в первую очередь. Начнём с того, что в стихах поэта постоянны образы из мира музыки. «Воробьиные стаккато» воспринимаются как «музыка милейших из созданий» («Питерская элегия»). Обычный дождь уникален, ибо бьёт по «клавишам досок». Движенья женщины «музыкальны», она «солнечна, как Моцарта клавир», её голос «из звуков Перголези», а сам герой при встрече с нею полнится «жизни фугой величальной». В этих стихах слышатся вальс, менуэт, «весенняя песня», старинный романс, цыганские напевы и гимн вечерний. Но звучат также весенняя капель, «мелодист-водопад», «звук воды виолончельный», «прохладный плеск», «весёлые созвучия рябины», «вокал вечерней птицы», «модерато звездопада». Слышатся «бельканто мерного журчанья», «прелюдия желанного», аккорды счастья, «весенняя симфония», быстрое «скерцо романтического снега», «радужный дуэт». Говоря о колоколах Никольского собора в Петербурге, поэт признаётся: «Меня здесь музыка нашла, / Чтоб одарить теплом объятия». Но эти же сокровенные слова Е. Раевский мог бы сказать и о собственных стихах.
Однако музыкальность характеризуемых лирических пьес определяется не только этими образами, терминами и признаниями, хотя они уже создают определённый и заметный колорит. Быть может, важнее другое: соотнесённость стихов с музыкальными жанрами, прежде всего с песней и романсом. Назовём снова «Весеннюю песню» и упомянем «Романс о романсе», «Колыбельную», «Романс», «Цыганское», «Рождественскую ночь», «Поющий сонет». Последнее название со всей очевидностью говорит о том, что строки поэта настроены на вокальное исполнение. Недаром их пели и поют известные солисты (Эдуард Хиль, Виталий Псарёв, Юрий Охочинский, Виталий Коротаев, Ольга Питериш, Нина Мещанинова, Сергей Зыков и др.) и сопровождают оркестровым исполнением такой высокой музыки, какой является оратория «Пушкинский венец» Георгия Свиридова, более известная широкому слушателю по кинофильму «Метель». Е. Раевский был первым, кто отважился написать слова к этой великой мелодии.
Свойство стихов, о котором мы говорим, проистекает также от композиционных форм, найденных поэтом. Его излюбленная поэтическая форма – сонет, увенчанный или чётким двустишием или двумя терцинами. Но некоторые из этих сонетов чрезвычайно близки к музыкальным композициям и, в частности, к романсу. Так, например, «Прозрачный облик» – это красивый романс в сонетной форме. То же можно сказать о сонете «Благодарю». В других случаях поэт использует композиционное кольцо («К юной деве», «Губ твоих лепестки душистые…»), создаёт повторы строк, сложные вариации образов и мотивов, проводит через ткань стихотворения доминирующий концепт («слёзы», «полёт», «тревога», «любовь»). Музыку передают мерный ритм многих лирических пьес, дактилические (поющие) рифмы (несмелые – верою, чистые – душистые, встревоженный – помноженный), частые женские окончания, нередкие внутренние рифмы (новизны – тишины – сны – весны в стихотворении «Весна палитрой новизны…»). Существенное значение в этом плане приобретают ассонансы и аллитерация, та великолепная звукопись, которую любит и которой владеет Раевский. Послушаем: «луч лучший из лучистого», «грозящая гроза», «радуйтесь, пойте радугой…», «шествуют шорохи», «шелест щекочет уши», «шепчутся листьев шалящие ворохи…» («Шуршащее»), «трепет нетерпенья, / Где я творю земное пенье» («Сонет свечей»). Заметим, однако, что эта звукопись не становится самоцелью, а подчиняется поэтическому замыслу и теме стихотворения (треск свечи, пребывание в осеннем лесу, гроза).
Большинство стихов Е. Раевского не имеет датировки. Это оттого, должно быть, что строки эти не приурочены к определённому времени, к событиям и случаям: они несут нечто постоянное, выношенное поэтом, вневременное и даже вечное.
Всё это в совокупности создаёт пленительный мир поэзии, тяготеющей и к философско-этической медитации, и к живописи, и к музыке, но всегда остающейся при этом поэзией в первую очередь, страстным гимном женщине и любви.
Ефим РОГОВЕР, доктор педагогических наук,
действительный член АРСИИ им. Г.Р. Державина,
профессор РГПУ им. А.И. Герцена