ОтзывыМонография Е.С. Роговера«Больше чем поэт» Статьи и рецензии Поэтические посвящения, пародии, эпиграммы Отзывы читателей |
Возвышенность хрупка, любовь – нетленна
Только поэт или святой способен поливать асфальтовую мостовую в наивной вере, что на ней зацветут лилии и вознаградят его труды.
У. С. Моэм. «Луна и грош»
Автор всемирно известного романа «Бремя страстей человеческих», талантливый английский писатель Уильям Сомерсет Моэм в лаконичной форме выразил суть поэтического творчества одарённых людей, обладающих божественной харизмой: быть проводником из реального (сугубо материального) мира в трансцендентальный мир – мир ускользающих образов, фантазий, метаморфоз и грёз, фундаментом которого являются возвышенность (вдохновение) и любовь. Поэтическое искусство в чистой форме берёт начало из глубины души, оно ничего не оспаривает и не утверждает, оно раскрывает латентные тайны человеческого естества в его вечном поиске путей к истине, к идеалу. Как отмечал известный поэт ХХ века В. Ходасевич, «”поэт” и ”человек” суть две ипостаси единой личности. Поэзия есть проекция человеческого пути» (В. Ходасевич. Колеблемый треножник. М., «Советский писатель», 1991, с. 188–189).
Продолжая развивать философский постулат Ходасевича, мы обязательно приходим к осознанному выводу о том, что поэт (писатель, музыкант, скульптор и т. п.), чьё творчество базируется на концептуальной идее любви и добра, проявляется как демиург: он созидатель, он преобразует хаос в форму, слово – в звучащую фразу, фразу – в симфонию, вбирающую в себя всю гамму человеческих чувств. Всем ли поэтам удаётся не только проявить себя мастером слова на каком-то отрезке своей творческой жизни, но и войти в историю литературы и искусства если не навсегда, то надолго? Этот вопрос, безусловно, риторический, но только применительно к таким общим понятиям, как «поэт», «поэтическое творчество» и т. п. Конечно, в какой-то удачный миг даже к худшему из поэтов приходит необычное вдохновение, и он, оторвавшись от обыденных реалий, к своему удивлению создаёт необычное стихотворение, поражающее не только формой, но и какой-то светлой идеей вселенской любви и добра. Окружающие, да и сам автор зачастую воспринимают такое явление как случайность. Я не верю в случайность, ибо всё в нашем мире подчиняется закону причинно-следственных связей. Случайность есть одна из загадочных форм проявления закономерности. В конкретном случае появление у посредственного поэта безукоризненного стихотворения является формой космического урока (подсказки), как нужно и можно писать вдохновенные стихи, сознавая при этом свою ответственность перед читателем. Хорошо, если этот урок усваивается. Но, к сожалению, небрежность, необязательность, лень встречаются слишком часто. Принимая разные формы, эти признаки своего рода неуважения к читателю способны уничтожать действительно талантливых мастеров, перестающих тщательно, с ювелирным терпением работать над каждым своим произведением.
Обратимся, однако, к лучшему – к поэтам, стихи которых надолго западают в душу и память благодарных читателей. Поэтов таких немного, среди них – санкт-петербургский поэт-лирик Евгений Раевский, шестидесятилетие которого мы отмечаем в нынешнем году. Я не знаю больше ни одного из окружающих меня людей, который бы так «безрассудно» и щедро тратил свою энергию на организационно-общественную деятельность, связанную с руководством Академией русской словесности и изящных искусств имени Г.Р. Державина и Российским Межрегиональным союзом писателей – организаций сложных и многогранных. Для стихов у Евгения Раевского остаётся лишь ночное время, когда он, находясь в состоянии творческого вдохновения, забывает о времени и о себе.
Сергей Новиков
ПОЭТ ВНЕ ВРЕМЕНИ
Евгению Раевскому
Скользит перо в любовной неге
В незримой зыбкости греха.
Раевский, верный друг элегий,
Царит над рифмами стиха.
Рассвет, едва дыша, колышет,
Подкрасив алым, облака…
А Муза? – В сладкой неге дышит
Прозрачной нежностью цветка.
Внимая ласковым сиренам,
Поэт теряет связь времён
И, отдавая дань катренам,
Парит над ветхостью знамён.
Петрарка в искренности ленной
Дарит признание венка,
Вне расстояния Вселенной,
Бессмертной зеленью вьюнка.
Говорить о Евгении Раевском и не говорить о множестве его конкретных дел почти невозможно. Поэты, прозаики, сотрудники научных учреждений и множества других профильных организаций испытывают постоянную потребность во встречах с Евгением Павловичем и настойчиво требуют внимания, надеясь обрести моральную, материальную, наконец, психологическую поддержку в поисках решения всегда «жизненно важных» вопросов. А ещё бесконечные, выматывающие порой встречи с «нужными» людьми в поисках спонсорских денег, от которых зависит жизнь и деятельность возглавляемых им общественных организаций. И всё же я попытаюсь представить Раевского читателям и поклонникам его поэтического дара в первозданной (Богом данной) форме творца.
Главное, что привлекает и зачастую вызывает удивление, – это вдохновение, которое возвышает поэта над миром человеческих страстей и повседневной суеты. Невольно вспоминаются те знаменательные времена (знания о которых черпаем мы из истории литературы), когда мастера слова верили в божественное происхождение искусств и не представляли себе реальной жизни без мифических героев-полубогов. Как отмечал проникновенный польский историк литературы Ян Парандовский, «…вдохновение сохранилось не только в народных представлениях о поэтах-вещателях, о вдохновенной пророческой их миссии, но в него верили и сами поэты, как и исследователи их творчества. Сколько раз в истории литературы проводилось различение между поэзией спонтанной, стихийной – одним словом, вдохновенной и той, которую называли искусственной, деланной, зиждущейся на трезвой, кропотливой работе, прибегая к метафоре, об этой последней говорили, что она пахнет потом. От первой же пахло полями, лесами, грозовыми ночами, пронизанными молниями, от второй – лишь удушливым запахом затхлого помещения» (Я. Парандовский. Алхимия слова. М., «Правда», 1990, с. 102–103). Не потому ли Евгений Раевский считает своим поэтическим учителем великого итальянского поэта XIV века Франческо Петрарку, который является родоначальником гуманистической культуры эпохи Возрождения? Находя духовную, на грани мистики, поддержку у своего поэтического учителя и проходя через пространство, равное векам, Раевский соединяет нас с эпохой Возрождения, веря в то, что она вернётся в наше невероятно потускневшее в своей бездуховности время:
Когда-нибудь, напоенные сном
До края всей души, до вдохновенья,
Услышите Вы подлинное пенье,
Расслабившись в прекрасном и большом.
Палитрою небесной акварели
Расцветятся земные рубежи,
И в Вашей странной жизни миражи
Окрестятся в намоленной купели…
Куда лететь – без крыльев и причин
От той земли, что гибнет в покаянье,
Где в женщинах достоинства мужчин
И где в мужчинах женское роптанье?
Ропщу и я, но нет других планет,
Где мог бы жить и умереть поэт…
Поэтическая судьба не баловала Евгения Раевского лёгкими крыльями Пегаса и не возносила на вершину Парнаса с помощью скреплённых комсомольской, партийной или иной какой-либо корпоративностью ловких во всех сферах общественной жизни функционеров. (Да он по складу своего независимого характера и не пошёл бы в стройных рядах усреднённых, нивелированных до счастливого состояния лакеев системы строителей утопического коммунизма…) Юность поэта, в том числе поэтическая, начиналась с полуподвального помещения на Малом проспекте Васильевского острова. Воспоминания о жизни той далёкой поры застыли крупицами горьких слов в стихах поэта, наполненных ностальгией, но детство и юность не затеряны в полуподвальном мире – их «прелесть и неверность» вновь и вновь «пророчат вдохновенье»:
Когда булыжный Малый громыхал
Трамваями по рельсам средь дождя
И холод, пристающий, как нахал,
Будил с утра простудною щекоткой,
Перебирал я грёзы, словно чётки,
Отцовской беломориной кадя.
…
Бессонницей обкрадывая ночь,
Ждал я, а не боялся наводнений,
Себя мне и теперь не превозмочь,
Красавице ль отказывать в свиданье?
Я полнюсь ею, радуюсь ей втайне…
Да Питер ли без этаких явлений?
Туманы, ветры, морось, холода,
Недолгое кокетство белой ночи,
Без голубого невская вода,
Скупое солнце как закономерность,
Птиц перелётных прелесть и неверность –
Всё только вдохновенье мне пророчит…
Я ныне вспоминаю, как вздыхал,
Под небо новой улицы входя,
А Малый больно в сердце громыхал
Трамваями по рельсам средь дождя…
Вся жизнь поэта наполнена глубоко скрытыми от внешнего мира противоречиями. Две главные составляющие его психологической матрицы: открытость, душевная чистота и ранимость, готовность прийти на помощь страждущим, с одной стороны, и неукротимая жажда борьбы и победы во что бы то ни стало, с другой, – наполняют его путь взлётами и падениями, рытвинами и миражами, борьбой и победами, но никогда (!) – поражениями.
Проходя свой нелёгкий путь и восходя на новые вершины в творческой и общественно-социальной жизни (зачастую ценой невосполнимых утрат в материальном плане и семейных отношениях), Евгений Раевский опирается на силу воли и ту нравственную жизненную позицию, присущую всему роду Раевских, которая складывается под воздействием искренней веры в Бога при соблюдении канонов русского православия. Сила воли и вера в Бога составляют ту психологическую константу Евгения Раевского, которая выступает более могущественным оружием, чем деньги и привилегии, получаемые на восходящих ступеньках к политической, финансовой или общественной иерархии. Такая психологическая константа включена во внутренний мир поэта, она не нуждается в дополнительных приобретениях. Никто со стороны не может вложить такую константу в чью-либо душу и научить пользоваться ею. Для этого нужно пройти собственные «жизненные университеты» и осознать необходимость своего индивидуального пути, «который поглощает окружающий его мир, пока в его внутреннем “я” не сосредоточится вся среда его обитания» (Д. Вандермеер. Город святых и безумцев. М., «Транзит-книга», 2006).
Вот эта константа в той или иной степени необходимости (что решается помимо сознания самого поэта) проявляется в его стихах вне зависимости от их психологического мотива. В стихотворении «Ожидание» мы встречаемся с ускользающим напряжением, связанным то ли с проявлением божественной воли, управляющей пером поэта, то ли с поиском света в море темноты, то ли с ожиданием затянувшегося во времени свидания с женщиной:
Вцепилась в грудь мне ночь, терзает душу,
Заткнула уши злая тишина,
Поэзия терпенья лишена.
Мгновенье – и Господь перо иссушит…
Рассудок-пилигрим изыскивает свет,
Но море темноты мне плещет в нервы…
О, где же Вы, где Ваш кабриолет,
Летящий по завьюженной Галерной?..
Кажется, что сама жизнь, лишённая напряжения душевных сил, лишённая страданий, борьбы, сопротивления окружающей среды, становится для Евгения Раевского унылой пустыней бытия. Напряжение, нарастающее в душе поэта, разряжается в процессе сублимации негативной энергии в энергию поэтического поиска ответов на извечный вопрос «кто я есть». Не это ли истинное содержание, стержневая идея стихотворения «Моя беда»?
Ты знаешь, в чём моя беда?..
Я не любим, как сам умею,
Теряюсь, мучаюсь, робею,
Я… умираю иногда.
Без слов, несказанных тобою,
Необъяснимый сам себе,
Вдруг весь захлебываюсь в боли
И молча жалуюсь судьбе.
Из чувств, из слов, из встреч со мною,
Из дум, поступков, слёз, добра
Понять иль выстрадать пора:
Чужой не стану я виною…
Я так могу… Я так умею,
Я стал недавно вешним сном,
Но я Любви не разумею,
Оставив сердце в дне былом…
Живу и мыслю я, как странник,
Порой лишённый чувств и сил…
Для Бога я – земной избранник,
Но я тебя о том просил…
Одним (если не главным) из критериев оценки поэтического мастерства является мгновение узнавания автора стихов в процессе их чтения. Это мгновение узнавания автора вспыхивает вдруг в сознании читателей и вызывает непреодолимую потребность глубже окунуться в поэтическую вселенную, наполненную любовью и нежностью. Нужно признать тот неоспоримый факт, что Евгений Раевский, наш современник, является «последним жрецом» исчезающей плеяды романтиков в поэзии. И главным героем в его стихах неизменно является Любовь, в объятиях которой застывает время.
К ЛЮБВИ
О, государыня капризная, Любовь,
Пусть ненадолго, смилуйся над нами
И любящим спасенье уготовь
Под солнечными, нежными мирами.
Помилуй, откровенных пощади –
Они твоей взаимности достойны.
Любовь! Ты останавливала войны,
До злых и до безумных снизойди.
Читая стихи Раевского о любви, невольно вспоминаешь неповторимое очарование стихов мексиканского поэта и философа Октавио Паса и его откровенное признание в том, что «стихи рождаются из отчаяния перед бессилием слова, чтобы, в конце концов, склониться перед всесилием безмолвия».
Подобно стихам-сонетам нетленного в своём поэтическом величии Петрарки сонеты Евгения Раевского обращены к любимой им женщине. Образ её неизменно отражается в душе поэта, но нам, читателям, не под силу конкретизировать в своём сознании этот образ, и мы его воспринимаем как отблеск далёких звёзд, достигающих поэтического мира поэта, – кажется, что сам поэт, застывая в нашем сознании своим едва уловимым поэтическим светом, превращается в звезду.
Но как часто в повседневной жизни мы, забывая о Раевском-поэте, видим Евгения Павловича прежде всего опытным организатором, возродителем и руководителем Академии русской словесности и изящных искусств и Российского Межрегионального союза писателей, общественным деятелем, который борется за сохранение русской духовной культуры, за сохранение роли и места в ней не только названных общественных организаций, но и каждого входящего в них поэта, прозаика, учёного, да и просто одарённого человека, в какой бы то ни было форме проявляющего свой талант.
Тернист и труден путь Е. Раевского в предназначенной ему судьбе. Мы знаем, сколько у него явных и тайных врагов, сгорающих в пламени зависти, злобы и ненависти, как его пытаются очернить, оклеветать, уничтожить – за то, что он одарённый поэт, харизматический руководитель, действительный член многих российских академий, вице-адмирал легендарной СВПК, доктор наук, профессор Международной академии фундаментального образования, кавалер многих орденов и медалей. Примечательно, что многие из его врагов действуют по выработанной ещё в условиях коммунистического строительства системе: анонимно звонят по ночам не только Раевскому, но и многим его коллегам с клеветой, угрозами, сплетнями; сочиняют и направляют в различные инстанции доносы с выдуманными грязными обвинениями; оплачивают статьи в изданиях «жёлтой» прессы и т. д. Но как только злопыхателей выставляют на свет божий, они блекнут и исчезают из памяти живущих, из памяти потомков, из памяти литературы, из памяти вселенной. Так было с незапамятных времён и с другими выдающимися (реальными или мифическими) одарёнными личностями. Вспомним пример из «Энеиды» Вергилия, рассказывающего о похождениях Энея – легендарного родоначальника Рима, в частности тот эпизод, когда Эней спускается в подземное царство к Плутону. Эней истекает кровью, а на запах его крови слетаются тени мёртвых. Напитавшись запахами крови Энея, тени мёртвых на время обретают материальную оболочку и способность говорить. Тогда они начинают громко оплакивать яркий, пронизанный солнечным светом мир живых. А звезда Евгения Раевского не меркнет, и он снова и снова обращается к образу любимой с открытой душой и чистыми помыслами влюблённого:
Упрямый крик вернувшейся зимы,
Мороз смешон глубокою весною,
И где мне взять тепла на миг взаймы,
Чтоб дольше поволшебствовать с тобою?
Глоток великолепия из рук,
Блуждающих у губ моих лучами, –
То счастьем ты сомкнула пылкий круг,
Чтоб вешние морозы замолчали.
Ты словно сердце дремлющей весны,
Которая живёт в моих объятьях.
Мы оба в сон тепла вовлечены,
Меж холода просящие понятья…
Окунаясь в стихи Раевского, вдруг ощущаешь, что теряется чувство реального мира… Но существует ли этот реальный мир в самом Раевском, когда он погружается в мир поэзии? В это время поэт живёт вне чувства реальности, в калейдоскопическом мире своих грёз, своих прихотей и желаний, которые возникают и исчезают одновременно, оставляя ощущение неповторимых образов.
«Давай с тобой увидимся во сне», –
Твои мне шепчут губы на прощанье.
И я, как откровенье в тишине,
Пишу тебе Любовью обещанье.
Твои слова меж наших тел скользнут
Теплом неповторимо вожделенным.
Мне в прелести часов, в добре минут
Приятно быть восторженным и пленным.
Неведомы мне лучшие слова,
Что с нежностью дарю тебе и плачу.
Кружится от желаний голова!
О, сплю ли я иль сон свой в ласки прячу?
Раскрывая поэтический мир Евгения Раевского, я исхожу из желания быть объективным. И не боюсь выпада оппонентов в мой адрес за то, что говорю о Раевском-поэте в превосходной степени, как будто у него все стихи безупречны. Конечно, есть и сбои в рифмах, и нарушения в технологии, спорные моменты в словотворчестве. «Ну кто ж из нас на палубе большой / Не падал, не блевал и не ругался? / Их мало, с опытной душой, / Кто крепким в качке оставался» (С. Есенин). В качестве достойного ответа скептикам использую слова Валерия Брюсова, который утверждал: «Поэт, по свойству своего искусства, должен заставить читателя воспринимать свои слова не как понятия, а как что-то непосредственно действующее на чувство. Поэт должен вернуть слову его первоначальное эмоциональное значение. Отсюда – стремление поэтов искать новых сочетаний слов, новых образов, новых метафор (вообще ”тропы”). Современники Пушкина изумились смелости его выражения: ”в дыму столетий”. Аксаков восхищался оригинальностью образа Тютчева, сказавшего о радуге – ”в высоте изнемогла”. Недавно ещё критики негодовали на Бальмонта, посмевшего написать: ”запах солнца”. До сих пор многие смеются над образом Пастернака: ”Петербург… разряжен Петром без осечки”. Возникает вопрос: не суждено ли всем вообще образам ветшать, как обветшал ”дым столетий”, и не правы ли наши имажинисты и другие ”крайние левые” в поэзии, ища всё новых и новых сочетаний слов – пусть самых странных, – чтобы хоть как-нибудь принудить читателей почувствовать слово» (В. Брюсов. Среди стихов. М., «Советский писатель», 1990, с. 607–608).
Безусловно, я на стороне поэта Евгения Раевского, я готов быть его секундантом на дуэли с каждым, кто пытается очернить, уничтожить, осквернить его поэтический дар. В каждом своём стихотворении поэт Раевский утверждает превосходство света над тьмой, добра над злом, любви над ненавистью и дарит нам незабываемые мгновения прекрасного и неповторимого чувства:
Зачем я Вам, что движет Вас ко мне:
Влечение, Любовь, Благодеянье?
Усталость? Или в нежной седине
Скрываю я от Вас мечты и тайны?
Друг трепетный! Я думаю о Вас,
Вы мне не безразличны в этом мире…
Как не воспеть сияющий алмаз?
Как молча пребывать в поющей лире?
Скажите что-нибудь из доброты,
Покоем освежите мой рассудок,
Глазами цвета зрячих незабудок
Мой мир верните в звуки и мечты…
И Ваш прозрачный облик, безупречный,
В стихах моих останется навечно…
О Раевском можно говорить много и долго, но… «объёмы и форматы стреножат мысль живую». Завершая статью, реализую своё право и желание посвятить русскому Орфею ещё одно стихотворение.
ДОРОГИ К ЗВЁЗДАМ
Поэту Евгению Раевскому
Ты вольный кочевник в кругу одиноких
Создателей мира иллюзий и грёз.
Одаривал снами волшебник немногих,
И ты среди них в отрешённости рос.
Вбирали игрушки застывшие слёзы,
Мы плакали молча в обманах ночей.
А время дарило беду и угрозы,
Скрывая рассветы в глазах палачей.
Проносятся годы – проносятся кони,
Ковыль закрывает осколки беды.
Свернулась судьба на изгибах ладони,
На тайнах былого оставив следы.
Сергей НОВИКОВ, доктор философии, профессор