ОтзывыМонография Е.С. Роговера«Больше чем поэт» Статьи и рецензии Поэтические посвящения, пародии, эпиграммы Отзывы читателей |
Магия гармонии и красоты
Меня как психолога, поэта и художника всегда преследовал соблазн: пройти по границе между миром, который мы привыкли, в силу своего неосознанного страха, считать материальным, видимым, осязаемым и понятным, и миром метафизическим, который мы не видим, но чувствуем, при этом подсознательно боимся признать его наличие в реальности, потому что он нам непонятен и, вполне возможно, враждебен. Однако притягательность метафизического мира, его влияние на нас вызывают потребность у художников, музыкантов и, в особенности, поэтов, по признанию французского теоретика сюрреализма Андре Бретона (1896–1966), «писать, как течёт сознание, в том порядке или беспорядке, в каком сменяются ощущения и мысли, следовать чувствованию, находить смысл в бессмысленной связи событий и образов, доверять им вести себя в новые сферы».
Позволю себе высказать мысль, которая может показаться признающим только мир видимой реальности абсурдной, хотя для людей, изначально обладающих возможностью проникновения через невидимую границу материального и метафизического миров, она служит фундаментом художественного творчества. Суть этой мысли в том, что мы озвучиваем посредством слова, музыкального звука, цветовой гаммы иные реальности, которые неразрывно связаны с этими двумя мирами и не могут существовать раздельно в каком-либо ином пространстве, кроме пространства воображения, облекаемого в конкретную форму в творениях поэта, музыканта, художника, архитектора, дизайнера и пр. Форма выражения себя в художественном творчестве приобретает все характеристики символа и в целом, раскрывая какую-либо частицу реального мира, становится метафорой. И через символ-метафору проявляется частица мира «иллюзорного», метафизического. В такие моменты «с уст детей, безумцев, мудрецов, дураков, влюблённых, отшельников слетают образы, причудливые сочетания, возникающие из ниоткуда». (Октавио Пас. Освящение мига. «Симпозиум»: СПб, Москва, 2000, с. 207.) В этом заключается скрытая в произведениях искусства тайна, которая или зачаровывает читателя, зрителя, слушателя, или приводит их в негодование, или оставляет равно-душными. Всё это зависит, с одной стороны, от степени талантливости художника, поэта, композитора и, с другой стороны, от уровня художественного вкуса, эрудиции или, что чаще всего встречается, от способности проникать в тонкие миры, в которые проникнуть, увы, не всякому дано.
Писать, как течёт сознание… Возможность вхождения в этот поток определяется, прежде всего, чувством свободы духа, его возвышения над обыденностью (материальностью) жизни и стремлением постичь первопричину всего сущего в самом себе. И когда этот поток соприкасается с поэтическим талантом, с божественным даром проявлять словом откровения красоты и гармонии в окружающей нас жизни в нашем повседневном мире, он приподнимает нас и влечёт за собой в неведомые сферы духовного наслаждения. Вот почему стихи, наполненные гармонией, становятся сильным позитивным духовным наркотиком, заставляющим нас забывать боль и страдания – эти вечные спутники повседневности.
Евгений Раевский (литературно-поэтический портрет)
Мы, члены Российского Межрегионального союза писателей и Академии русской словесности и изящных искусств им. Г.Р. Державина знаем о том, что по действующему ещё со времён СССР сценарию Раевского Е.П. «атаковали» какие-то анонимные злопыхатели и «доброжелатели». Звонки домой (преимущественно в ночное время), письма и телеграммы в различные общественные организации, советы с негодованиями, предупреждениями, нелицеприятными характеристиками, и т. п. направлены на подрыв личного авторитета и создание образа какого-то «рокового», пагубно действующего (на кого – неизвестно) человека, добивающегося неограниченной власти над умами и душами поэтов, прозаиков и художников Санкт-Петербурга и не дай бог, «всея России». Вся эта интрига, которую стали разыгрывать руководители Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России, не побрезговав при этом «помощью» изгнанных из Межрегионального союза писателей отдельных его членов за неуплату членских взносов и прочие неблаговидные поступки, увы, достигает обратного результата. Мы прочли легковесные публикации о Е.П. Раевском в газете «Комсомольская Правда». Но мы знаем и о том, что уже после этих публикаций Раевскому Е.П.присвоено очередное воинское звание вице-адмирала, он награждён значительным количеством государственных, военных и литературных российских орденов и медалей… Это говорит о многом. И, конечно, господа пасквилянты, питающиеся слухами и сплетнями, не ищите гражданина России Е.П. Раевского в списках ФСБ, военкомата, пожарной службы, действующих войсках ВМФ и МЧС, военизированной и вневедомственной охраны – он везде, он там, куда его направит долг и обязанности члена того ведомства, в котором он служит на благо нашей великой Родины. В области культуры, социально значимой не менее, чем военная, Е.П. Раевскому присуждены учёная степень почётного доктора философии и учёное звание профессора.
А сейчас поговорим о Раевском как о значительном русском современном поэте. Поговорим сейчас, без всякого повода вспомнив добрые слова поэтессы Ирины Снеговой: «Дарите цветы друг другу/ Сейчас, сегодня – пока мы живы!».
О русском поэте Евгении Раевском говорят и пишут зло, с ненавистью, с чувством восхищения, с экзальтацией и, что чаще всего, с признанием за ним таланта яркого и возвышенного, таящего в себе очарование любви и музыки, которые он передаёт нам своими стихами. Пожалуй, в наше время ни об одном современном петербургском поэте не пишут так «многогранно», как о Раевском, что, по сути, и подтверждает его яркий талант и несомненную индивидуальность. А на всё остальное нам, как говорится… Но это – нам, живущим рядом в поэтической жизни. Самому же поэту приходится признавать укусы злобных карликов зависти, невежества и лжи:
Молодится разум зрелый,
Не опомниться мечтам –
Вновь за мною ошалело
Зависть ходит по пятам.
Отторгаются надежды
От желаний и затей,
Негодяи и невежды
Лезут в мир моих страстей.
А впрочем, Евгений Раевский в своих стихах обращается не к теме мести к своим врагам, не к борьбе интеллекта с невежеством, что само по себе вредно для таланта, а к чистоте помыслов и отрицанию зла: «Поэзия – наследие добра,/ От зла не сложишь фразы воедино,/ А если от пера строка хитра,/ То стих – недосягаемая льдина».
Ну и – достаточно о несущественном, о недолговечном. Обратимся к нетленному во времени и в поэтическом пространстве. К романсу, конечно, ведь мы говорим о Евгении Раевском, о его любви к женщине, которая поднимает нас к вершинам миросозидания. Романсы Евгения Раевского, вплетаясь в музыку современных композиторов – В. Минкина, А. Медведева, А. Куличенко и, конечно, в созвучную моему душевному музыкальному восприятию тонких миров и гармонии сердца музыку проникновенного лирика Г. Свиридова, да ещё в исполнении таких мастеров, как В. Псарёв, Э. Хиль, Ю. Охочинский, В. Коротаев, О. Питериш, – возносят нас к вершинам огромного духовного наслаждения, к правде чистой поэзии и чистой любви:
Волшебной женщине – волшебные слова,
Что льются песней, воздухом, весельем,
Но женщина волшебная права,
Когда сама согреет друга пеньем.
Мудреет мысль влюблённого тогда,
Когда его избранница и муза,
Как ангел, как хранящая звезда,
Избавит от надуманного груза.
Пусть лишь тогда, когда фортуна мстит
И не сразиться мне с веленьем Рока,
Прошу я музу: «Будь со мной жестока»,
Прощу за то, и Бог её простит…
Но если ты волшебная, как прежде,
Я о Любви прошу, о Вере, о Надежде.
Мне пришлось привести этот сонет полностью в силу того, что его невозможно разорвать на части; он неразрывен, неделим, иначе будет напоминать только черепки древнеегипетской амфоры, поднятой со дна океана. Такие черепки дают представление о красоте самой амфоры, но не могут передать аромат и вкус вина, некогда находившегося в ней.
Кстати, сама тональность сонетов Раевского, их аллегорический смысл и прозрачная чистота звучания уходят к истокам любовной лирики Древнего Египта, которая, хотя и в незначительном количестве расшифрованных стихов, всё же дошла до нас. Тем самым подтверждается преемственность, всеобщее родство божественного духа людей вне зависимости от времени их жизни на земле. Именно в этом кроется вечная загадка победы чистого добра над злом, преимущества созидания над разрушительными силами зла, разгул которых мы горько ощущаем в современном не только материальном, но и духовном мире. Приведу лишь небольшое четверостишие из древнеегипетской любовной лирики, относящееся к XIV–XII векам до нашей эры (!):
Любовь к тебе вошла мне в плоть и в кровь
И с ними как вино с водой смешалась,
Как с пряною приправой – померанец
Иль с молоком – душистый мёд.
(Перевод В. Потаповой)
Эротизм стихов Раевского ничего общего не имеет ни с розово-позолоченной сусальностью, ни с эпатирующей откровенностью биологической разнузданности. В них пульсирует жизнеутверждающая страсть, возвышающая нас – грешных, земных – до осознания истинных ценностей любви и наслаждения:
Слова мои меж наших тел скользнут
Теплом неповторимо вожделенным,
Мне в прелести часов, в добре минут
Приятно быть восторженным и пленным.
Неведомы мне лучшие слова,
Что с нежностью дарю тебе и плачу.
Кружится от желаний голова,
О, сплю ли я иль сон свой в ласки прячу?
Как истинно русский поэт Евгений Раевский неразрывно связан с природой России. И с Россией он нежно и трепетно говорит на языке леса и поля, цветов и деревьев, возвращается в Русь языческую, пьёт её хмельную таинственность и дарит её нам: «Я плакал боль природной суете,/ Великолепию радушия и силы,/ Читал покой на влажной бересте/И ждал, чтоб откровенье отпустило…» Ну кого ещё из современных нам поэтов мы можем вспомнить, когда речь зайдёт о защите харизматической России в период её вселенского «поругания» и распродажи её богатств, минуя «общественный аукцион», всякими проходимцами и жуликами, как не Евгения Раевского? Стихи его о России, написанные почти пятьдесят лет назад, актуальны сейчас и в бесконечном будущем:
Я бесконечно горд, что был рождён в России,
Я признаюсь ей в том, что преданно влюблён
В её лесов таинственные сини,
поля её и рек извечный марафон.
Я пил росу с испачканных ладоней
Смолой янтарных сосен вековых,
Дышал зарёй, валяясь на соломе,
И хлеб жевал с кобылой на двоих.
Мне капельки дождя садились на ресницы,
Приятен был мне дождь, пронзивший летний зной.
Быть может, для меня так щедро пели птицы,
И радуги сиял огромные серп двойной.
Возможно, для меня, усевшись на заборе,
Шальные петухи вопили по ночам,
Мерцало звёзд чарующее море,
А в нём – луны огромная свеча…
И где ещё, как не в России милой,
Вас каждый куст приветом наградит:
Вдохнёт Россия жизнь, веселье, бодрость, силы…
Да будет всяк рождённый в ней красив и знаменит!
И снова переплетение космической энергии звёзд и биоэнергии земли – мир, созданный поэтом в часы вдохновения, мир, включающий в себя школу Петрарки и покровительство Шекспира, вневременность с постоянным присутствием мифологических персонажей царства живого и царства вечного покоя. Этот мир открывает нам неисчерпаемую красоту божественного творения. Прислушаемся к его шорохам, звукам и ритмам:
Отведай ночи, выпей свет от звёзд,
Ладони опусти в мерцанье мира.
Ты в свете фосфорических берёз
Достойна строк великого Шекспира.
Блеск неизвестный льёт со всех сторон,
Краса твоя попрала все законы,
Здесь время нанесло себе урон,
Любовь вне чар Аида и Харона.
Евгений Раевский, как и многие талантливые поэты России советского периода, пришёл в поэзию не с Олимпа благополучия, созданного для него предыдущими поколениями родственников или родителями, – сам Евгений Раевский создал свою судьбу и выбрал свой собственный путь, начало которого было заложено божественным провидением в душе подростка, смотрящего, зачастую отрешённо, из окна полуподвала в бескрайнюю даль серовато-серебристого неба над Ленинградом со смутной надеждой на взлётность:
Полуподвалье юность обрекло
Глядеть на стены прачечной из окон,
Сквозь зимнее узоров волокно
Я видел нечто светлое, иное,
Мучительно писал про неземное,
Волос своих кусая длинный локон.
Реальность нынешнего бытия, благополучно расположившегося в стенах обветшалых домов Санкт-Петербурга, в истлевших от ветхости отопительных и прочих систем жизнеобеспечения его граждан – всё тех же пасынков политических систем, – не зачеркнула поэтической влюблённости Евгения Раевского в свой город; нет, не затесался он в ряды серых злопыхателей и не поддался «благородству зла», поднимаясь к вершинам прекрасной поэзии в своей печали о неприкаянности бывшей когда-то блистательной столицы России:
Гонимый колдовскими миражами,
В тисках бессонницы брожу,
Средь волшебства печальными глазами
Я в лики города задумчиво гляжу,
И прежней прелести я в них не нахожу.
Коптится Невский в выхлопном угаре,
Куранты Думы перестали бить…
На этой оборвавшейся ноте взлетевшего смычка скрипки можно было бы и замереть, наполнившись негодованием от позолоченного варварства перманентно-временных власть предержащих, утративших, по-видимому, последние остатки чувства ответственности перед нынешним и будущим поколениями за судьбу русской культуры, когда-то достигавшей всемирной славы… Но я всё же искушаюсь элегией Раевского, сверкающей золотистыми искрами на арках, на пролётах мостов, на высветленных закатом крышах домов вечернего Петербурга, которому поэт признается в любви и постоянстве:
Когда нежнеют отблески заката
На коромыслах арок и мостов,
Я слышу воробьиные стаккато,
Что питерцу понятны и без слов.
То музыка милейших из созданий,
Что так неперелётны и верны.
Залётный воробей – дитя изгнаний,
Знак чьей-то бессознательной вины.
Поэзия Е. Раевского соответствует его личности. В ней он яркий, неугомонный, взыскательный, страстный. В его стихах органически сочетаются две стороны философского и психологического мира души: с одной стороны – попытка проникнуть, проанализировать окружающий его мир в своей постоянно меняющейся субстанции космического и земного; с другой стороны – прыжок в этот мир, без оглядки на опасности и превратности судьбы. Иногда этот прыжок носит метафизический характер прыжка с самолёта в бездну без уверенности, что парашют раскроется. И что при этом говорит поэт? – «Поётся мне в трёхструнности трёх чувств – / Поэзии, Любви и просто Жизни,/ К кому из них я в вечной укоризне?/ Пред кем стою неощутим и пуст?» И эти два вопроса – «К кому обращаюсь?» и «Перед кем стою?» – составляют основную парадигму его поэзии.
Пытаясь найти ответы на свои вопросы-сомнения, поэт проходит три стадии своей духовной и земной жизни – он одновременно и победитель и побеждённый, но не сломленный. В поэзии Е. Раевского нет озлоблённости и злопыхательства. Он одновременно отстранённый философ и мечтательный влюблённый: «Вы не любили так, как я, не пили/ Рассветный мед жемчужностей земных./ Шли мимо Вас Овидий и Вергилий,/ Да и Сенека жил в умах иных».
Чей прах потревожил Раевский? С кем пообщался в мире ментальном?.. Древнеримские поэты и философы оставили нам в наследство свои мысли и чаяния, поэзию и научные трактаты, которые до сих пор тревожат наши умы и наши души. Публий Овидий Назон (43 до н.э. – 18 н.э.), римский поэт, автор любовных элегий, проникнутых юмором и иронией. Вергилий Марон Публий (70–19 до н.э.), римский поэт, автор героического эпоса «Энеида» о странствиях троянца Энея. Этот эпос стал не только вершиной римской классической поэзии доисторического времени, но и безукоризненным учебником для современных поэтов. Сенека Луций Анней (ок. 4 до н.э. – 65 н.э.), римский философ и писатель, воспитатель Нерона. Он, обвиненный в заговоре, по приказу того же Нерона покончил жизнь самоубийством с презрением к смерти.
Слава богу, нам сейчас не до Неронов древности – своих Неронов, как оптом, так и в розницу, хватает на всех, в том числе и на Раевского. Я иногда слышу критику в адрес его стихов: дескать, Раевский грешит лишним словотворчеством. Какой-то налёт истины в этом, может быть есть. Но только налёт – не основа. И связано, на мой, взгляд это с тем, что поэт пытается использовать все оттенки и всю смысловую палитру русского языка, которая частенько не воспринимается многими из нас, а уж об иностранцах и говорить не приходится.
Приведу один небольшой пример. Однажды в Лондоне один англичанин, достаточно хорошо говоривший по-русски задал мне вопрос: «Вы уже встречались с мистером Смитом?» Я ему ответил по-русски: «Да нет пока ещё». Он удивлённо сказал: «Я ничего не понял в Вашем ответе. Это какая-то несуразица: Вы сказали и “да” и “нет”; Вы сказали “пока” – так у вас говорят, когда прощаются, и сказали “ещё” – так у вас просят что-то добавить. Но где же ответ на мой вопрос?..». Он – в многогранности, гибкости и смысловой многозначности русского языка. С подобной многогранностью русского языка мы встречаемся, читая стихи Раевского, и именно она придаёт им авторскую индивидуальность.
Осмысленные и целеустановочные взаимоотношения людей в историческом пространстве тесно связаны с появлением слова, развитием лексики и мышления. При этом каждая историческая эпоха, которую проходит (преодолевает) тот или иной этнос, – это прежде всего борьба противоречий внутренних, связанных с мышлением, и внешних, связанных с ломкой социальных условий жизни. Эта борьба затрагивает и язык, на котором говорит сообщество (нация) людей. В своей истории – истории России – мы не раз наблюдали «метаморфозы» русского языка, которые затрагивали все области человеческого общения. Что касается поэтического языка, мы можем наглядно проследить этот процесс, сравнивая поэтический язык Тредиаковского и Ломоносова, Пушкина и Лермонтова, Блока и Есенина, Демьяна Бедного и Маяковского, Хармса и Бродского, язык современных поэтов и язык рыночно-рекламных опусов… Выдающийся мексиканский поэт и философ, лауреат Нобелевской премии, Октавио Пас справедливо отмечает: «каждому обществу довелось пережить кризис, который состоял по преимуществу в переосмыслении значений некоторых слов. Часто забывают, что, как всякое дело рук человеческих, империи и государства созданы из слов: они суть словесные факты. В XIII книге «Анналов» Цу Лу спрашивает Конфуция: «Если Повелитель позовёт тебя управлять страной, что ты сделаешь первым?» И отвечает Учитель: “Проведу реформу языка”». (Октавио Пас. Освящение мига. «Симпозиум»: СПб, Москва, 2000, с. 202.)
Поиски новых словосочетаний, новых метафор и ярких образов расширяют наш кругозор и обогащают язык.
И последнее, не в разговоре о Раевском, а в моём рассказе о его стихах на сегодняшний день. Стихи Е. Раевского насыщены откровением души. Прекрасно сознавая влияние Петрарки, верный ученик его, тем не менее, вновь и вновь подчёркивает свою преданность возвышенному слогу в признании любви к женщине: «Весь женскому доверен волшебству./ Пространство повторит мой голос веры,/ Я в трепете от имени Венеры, /Ниспосланном земному существу…»
Сергей НОВИКОВ, доктор философии, профессор,
вице-президент АРСИИ им. Г.Р. Державина,
член Правления РМСП